У поколения россиян, родившихся в предвоенные и военные годы, есть одна особенность, роднящая их между собой: у них не было радостного, беспечного детства. Были нищета и голод, которые остались в сознании как черная полоса жизни.
Отец в первые дни войны ушел на фронт, как и большинство мужчин лесного поселка, где мы жили. Но леспромхоз, созданный в годы первых пятилеток, не остановился, не перестал работать. Не снижая объемов, он продолжал поставлять древесину шахтам, заводам и фабрикам, действующим в тылу.
Леспромхоз держался на плечах стариков и женщин, таких, как моя мать. Она трудилась лесорубом. Из всех тяжелых работ на земле эта, пожалуй, одна из самых трудных.
Зимой я часто видел ее с обмороженным лицом. По ночам мать тяжело кашляла: нередко простывала на холодном ветру, от которого слабо защищала старенькая поношенная фуфайка. Возвращалась с работы поздно. Уставшая, измученная, быстро собирала скудный ужин, кормила детей и бежала убирать скотину. За каторжный труд на лесоповале она получала мизер: талоны на обед и хлебные карточки. Семья выживала за счет домашнего хозяйства. Основой благополучия оставалась корова. На нее молилась вся семья, берегла ее как зеницу ока.
Но горе всегда приходит непрошенным. В пойло нашей буренке нечаянно попала неразрезанная картофелина, которой она подавилась. Животное прирезали. К счастью, под нож корова ушла еще живой, поэтому мясо к употреблению не забраковали. Часть продали на рынке, другую по копеечной цене сдали в поселковую столовую.
От возможного голода спас семью мой родной дед. По инвалидности его не взяли в армию, он остался в колхозе, работал там, как и до войны, бригадиром. Дед отдал нам свои сбережения, и вместе с вырученными от продажи мяса деньгами мать купила стельную телку. Вот так выживали в суровое лихолетье.
Наша семья, не преувеличиваю, выстояла за счет твердого характера и какой-то нечеловеческой работоспособности матери. Эпизод, связанный с гибелью коровы-кормилицы, остался в памяти пятилетнего ребенка, видимо, по одной причине. До того страшного для нашей семьи события я никогда не видел мать плачущей. А в тот день, упав на охапку соломы рядом с бьющейся в предсмертных конвульсиях животиной, она даже не плакала, а кричала. Кричала потому, что гибель коровы обрекала ее детей на голод. Успокоилась мать лишь после того, как сосед-кузнец прирезал ее Ласку.
Второй раз я увидел материнские слезы восемнадцатилетним парнем, когда меня, избитого поселковыми бандитами, она привезла в больницу. Ей тогда показалось, что сын не выживет, и крепкая натура, не привыкшая к слезам и хныканью, не выдержала. Повторилась та же давнишняя история.
Больше я у матери не видел ни одной слезинки. Горе, муки и боль она научилась переносить молча. Не зря говорили, что у матери характер, твердости которого позавидует любой мужик.
Невысокая, худенькая, она производила впечатление хрупкого, не очень приспособленного к физическому труду человека. Но впечатление это было обманчивым. По жизни мать отличалась хорошей житейской выносливостью, работала и в лесу, и в личном хозяйстве от зари до зари, не разгибая спины. Нас, детей, с раннего детства приучила к труду. Мы таскали мешками траву, сушили ее и сухое ароматное сено складывали в сарай. Окучивали на огороде картошку, пололи овощные грядки, поливали, мотыжили. В знойную летнюю пору, отбиваясь от комаров и мошкары, когда поспевали малина и земляника, уходили на вырубки, откуда несли корзинами вкусные сочные ягоды. Потом по очереди поспевали грибы, брусника, клюква – и снова в кормилец-лес, в таежные дебри, которые спасали от недоедания людей работящих и напористых.
Основные нравственные принципы с младенческих лет во мне заложила мать. У нас в семье не принято было обидеть человека, оговорить за глаза. Мать не любила ехидных людей, не прощала злобы и зависти. Без фанатизма, но глубоко и безраздельно верила в Бога. Здесь она не терпела иных мнений, назойливых и не совсем взвешенных в пору тотального атеизма. Настояла перед отцом, членом бюро райкома партии, чтобы в церкви окрестить первоклассника сына.
В пору зрелой студенческой юности, когда пришло увлечение философией, я записал в дневник поразившие меня своей исповедальной глубиной и мудростью слова Иммануила Канта: «Одна вещь наполняет душу изумлением – твердый нравственный закон во мне». Лично для себя считаю, что этот нравственный императив, самый важный для человека, в меня заложили не общество, школа или комсомол, а труженица-мать.
Она всегда жила на пределе сил и никогда не жаловалась на судьбу. Трудно было во время войны. В послевоенные годы опять пришлось нести тяжелый мученический крест. Израненный, казалось, живого места на теле не осталось, вернулся с фронта отец. Определился на прежнюю должность начальника лесоучастка. Через год родилась моя сестра. Казалось бы, живи и радуйся. Но снова в семью пришла тревога. Девочка заболела полиомиелитом, ее парализовало. Мне, тогда еще ребенку, переступившему порог первого класса, было невыносимо тяжело смотреть на кричащую от постоянной боли сестру, но еще тяжелее было видеть страдания матери.
Однако горе не ожесточило ее сердце. Она по-прежнему была добра к людям, старалась помочь нуждающимся чем могла. Так, она буквально вытащила с того света японского военнопленного. Он и его соотечественники, оказавшись после войны в советском плену, строили в нашем леспромхозе узкоколейную железную дорогу. Один раз в месяц по разрешению коменданта военнопленные выходили за пределы охраняемой зоны. Цель подобных вылазок была одна – обменять скромные пожитки на продукты.
Однажды в ненастный осенний день один из них постучался в калитку нашего дома. Баба Ариша, родная тетя моего отца, жившая в нашей семье, ввела в квартиру худого изможденного человека в обтрепанной старой шинели. Он продрог от холода, бессвязно бормотал, перемешивая незнакомые слова с русскими. Гость предложил обменять кожаные перчатки на хлеб и сало. Эти слова, видимо, хорошо заученные, он произнес четко. Мать взяла протянутые перчатки, затем повернулась к русской печи, занимавшей половину кухни, достала теплые, только что связанные шерстяные варежки и все это, завернув в тряпицу, положила в карман шинели изумленного гостя. Потом она попросила его снять шинель, усадила за стол. Налила тарелку горячего супа, и пока он ел, зажарила яичницу. Японцу особенно понравился ядреный хлебный квас. Выпив кружку, немного смущаясь, он попросил еще. Перед уходом мать и баба Ариша положили в сумку военнопленного вареные яйца и ржаные перепечи, испеченные на свином сале.
Во время сытного обеда японца разморило. Опершись на руку, он задремал. В это время за стенкой в спальне заплакала больная сестра. Мать с бабушкой вышли, чтобы ее успокоить. Но ребенок не переставал кричать. Мать вынесла сестренку на кухню, чтобы проводить гостя. Плач не прекращался. Неожиданно военнопленный протянул руки к больной девочке и знаком попросил передать ее ему. Мать, как бы автоматически, не вникая в суть происходящего, выполнила желание японца. Он взял девочку на руки, нежно прижал к себе и стал ритмично покачивать. Сестренка неожиданно замолчала. Японец осторожно положил ее в кроватку и начал полушепотом напевать незнакомую мелодию. Девочка уснула, и что всех нас поразило – проспала без крика и слез до утра.
Не чаще одного раза в месяц военнопленный появлялся в нашем доме. Его сытно кормили, набивали сумку едой, и он по установившемуся обычаю проводил свои загадочные сеансы, помогавшие больному ребенку. Что это было – мощная энергетика, которой обладал советский невольник, рожденный в стране Восходящего Солнца, или приемы гипноза, трудно сказать. Но девочка медленно пошла на поправку. Масаи (так звали японца) стал желанным человеком в нашем доме. Мы с радостью ждали его, надеясь на чудо: а вдруг под воздействием восточного колдовства ребенок полностью выздоровеет. Прошел месяц, второй. Японец не появлялся. Ситуацию прояснил отец. Оказалось, военнопленных перебросили на дальний участок строящейся трассы.
На дворе стоял январь, трещали крещенские морозы. Бабушка и мать вечерами с тревогой говорили о нашем друге: не простыл бы. Они как в воду смотрели. В самый разгар холодов Масаи появился в нашем доме. Промерзший насквозь, с воспаленными глазами, в той же полуизношенной шинели, он тяжело опустился на стул. Мать поняла, что японец болен. Измерила ему температуру. Термометр зашкаливал за сорок градусов.
Больного раздели, положили на старый скрипучий диван, главную принадлежность мебельного гарнитура нашей квартиры. Баба Ариша заставила его выпить кружку горячего молока с медом. Соседскую девочку послали за поселковым фельдшером.
Диагноз оказался неутешительным – двустороннее воспаление легких. Все, что было в его силах, фельдшер сделал: ввел пенициллин, прописал необходимые лекарства. Прощаясь, сказал матери: «Боюсь, как бы больной не умер в вашем доме. Хлопот не оберетесь. Самое страшное, что он сильно отощал, его нужно усиленно кормить. Лучше всего поможет куриный бульон».
Утром, едва рассвело, мать зарубила большого рыжего петуха, которого все мы любили за пронзительный голос, будивший обитателей дома при первых проблесках зари. Петушиного мяса не хватило. Пришлось взяться и за кур-несушек. Отец позвонил коменданту и сообщил о болезни военнопленного.
Более полутора недель японец находился на грани жизни и смерти. Когда же немного окреп, его перевели в медсанчасть комендатуры.
Весной, это был 1947 год, началась депортация военнопленных на родину. Масаи пришел проститься. Мать, как и прежде, наполнила его сумку едой, самой лучшей, которая была в доме. Баба Ариша, постоянно всхлипывая, просила беречь себя.
Больше никто из нас японца не видел. Трудно сказать, как сложилась его жизнь на родине, опаленной, как и Россия, страшной войной, испытавшей атомный смерч Хиросимы и Нагасаки. Мы часто вспоминали кроткого, улыбчивого Масаи.
Эти воспоминания матери были приятны, ведь она его выходила, подняла на ноги.
Но об одной истории в нашей семье старались молчать. Она была связана со мной. В три дня, которые я находился на грани жизни и смерти, мать поседела. По свидетельству медперсонала районной больницы, я остался жив благодаря ее заботам. Она выходила меня. Сутками не покидала палату, первые дни кормила с ложечки куриным бульоном, на последние деньги покупала фрукты.
Трагедия произошла после окончания средней школы. Сначала все складывалось благополучно. То, что я не пойду в институт, было решено по-семейному спокойно. Болела сестра, и все средства, которые оставались от затрат на питание и крайне необходимые житейские нужды, шли на ее лечение. Одному отцу справиться с финансовыми трудностями было не под силу. Да и запрограммировали родители мой рабочий период всего на один год.
Все поселковые, кто после школы не поступал учиться и не уходил в армию, шли работать на местный лесозавод. Я не стал исключением, так как иных вариантов просто не существовало. Устроился грузчиком. Другой профессии у вчерашнего школьника в запасе не было. Тягаться с крепкими мужиками, в бригаду к которым меня определили, было нелегко. Уставал так, что, ужиная, прямо за столом засыпал. С непривычки болели руки, ныла спина и будто чугунной тяжестью наливались ноги. Но постепенно я втянулся в рабочий ритм.
Грузчики, ворочающие зимой на ледяном ветру, а летом на изнуряющей жаре шестиметровые хвойные кряжи, люди особые. Побаловаться матерной лексикой, от которой в ушах стоит гул, а после работы до полусознания напиться – для них сокровенная отрада в жизни. Эти соблазны они пытались привить и мне. Материться я так и не научился, пить водку тоже. Даже курить не стал. Но рабочую хватку и сноровку, необходимые для физического труда, освоил, чему был рад всю жизнь. Товарищи по бригаде мой алкогольно-табачный аскетизм восприняли неодобрительно. Сначала вышучивали зло и обидно. Потом привыкли и, учитывая мои семнадцать лет, начали по-своему ценить.
Моя юношеская самостоятельность понравилась начальнику цеха. Он предложил директору леспромхоза назначить новичка-грузчика мастером. С того самого дня началось мое продвижение по трудной служебной лестнице, которое длилось несколько десятилетий. Но на этом пути не было кумовства, корпоративных связей, погони за карьерой, добывания должностей любой ценой. Все достигалось своим трудом, честным отношением к людям и своему делу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий